О чем только не спрашивали у великого русского писателя: О внебрачной семье и о том, как откупиться от грехов, о семейной жизни и положении женщины, о двоеженстве и совести, об измене мужа и о том, как дальше жить. Тот самый момент, когда литератор становится настоящим инженером и властителем душ. Ему доверяли самые сокровенные тайны и просили совета. Богатый материал для новых романов. С интересом прочитал откровения о пороках, любви, грехах, изменах и многом другом от обычных людей конца XIX - начала XX века.

О любви, физиологии и ужасах брачной ночи

«Нет, Лев Николаевич, неверно, страшно фальшиво говорит Позднышев. Не могу я высказать, не умею, нет у меня таланта вашего и даже просто слов не хватает оспаривать вас. До слез обидно и хотелось бы доказать противное. Вспоминаю свою молодость. Мне было шестнадцать лет в 1876 году, когда я кончила гимназию. Сравнительно с теперешними девушками я была глупа, то есть „мало читала“ и ничего не знала из естественных наук. Читать нам ничего не запрещали, хоть мать и отмечала в каталоге книги негодные и хорошие… Как мы зачитывались „Войной и миром“! Много раз после найдешь, бывало, открытый том хоть посередке, начнешь читать и не отстанешь, пока опять не прочтешь до конца. Увлекались „Пугачевцами“, „В лесах“, „Анной Карениной“ - везде, где есть любовь, любовь идеальная, чистая, любовь сердцем. И мы не знали, нам никто не разъяснял, что нет такой любви сердцем, что по физиологии это совсем не то…

По праздникам собиралась молодежь, мы читали, обсуждали, спорили, но ни у одного из наших посетителей не навернулся бы язык прочесть нам, девушкам, хотя бы вашу „Сонату“. Скоро я полюбила одного из наших старых гостей (тридца­ти двух лет), полюбила опять-таки сердцем, всем сердцем, всею страстью, как и он меня!

Именно эта любовь сердцем была для меня дорога, и, если бы мне кто-нибудь доказал, что любовь его была жажда женщины, - пожалуй, этого до­вольно было бы, чтобы я разлюбила, перестала уважать моего жениха… Месяц до свадьбы прошел, понятно, в миловании, страстных ласках, и (бросаю опытный взгляд назад), и если бы не благоразумие жениха, я могла бы „пасть“, и (прибавляю теперь) это было бы вполне естественно и нравственно, хотя и не так на это смот­рит свет, признающий нравственною брачную ночь! Вот где разврат, эта медовая ночь и медовое утро с поздравлениями и любопытными взглядами. Надо много бес­стыдства за одну ночь приобрести, чтоб равнодушно, не конфузясь, переносить по­здравления. Через тринадцать лет стыдно вспомнить.

Я еще продлю это маленькое отступление, чтобы рассказать вам чувство женщины в брачную ночь. Как я уже писала, я любила жениха до самозабвения и если бы „пала“ в порыве ласк и страсти обоюдной, то все было бы этим скрашено, вы­звано, а потому естественно и необходимо. Но тут? Я целый день была занята укладкой вещей, пригонкой платья, узкими ботинками. Потом поздравления, потом пастор, для чего-то явившийся (хотя я и венчалась в православной церкви), разо­злил, потом домой приехали. Тут только разок меня охватило радостное чувство, как на картинке „Enfin seuls“; весь же день не видала жениха, даже и очень мало о нем думала. Муж усталый, чуть не больной от хлопот и возни - ему бы спать лечь часов на двенадцать самое лучшее, а тут хочешь не хочешь иди к молодой жене. Молодая же жена, легши в постель, почувствовала под простыней клеенку (заботливо положенную любящей матерью), и этого довольно было. Меня охватило такое гадостное чувство, за которое еще и теперь стыдно перед мужем. Спраши­вается, что это за ночь, что это за поздравления?

Я знаю девушку, вовсе не наивную, страшно любившую жениха, которая убежала в первую ночь - так ей показалось все грубо, несогласно с мечтаниями. Потом вернулась, конечно, и имеет ребенка. Она говорит, что жениху дочери расскажет и предупредит. Я тоже. Мужчина, говорят, совсем иначе на это глядит. Но женщина только тогда может найти удовле­творение в этом акте, когда он происходит в порыве любви, - тогда в любимом че­ловеке, как в своем ребенке, ничего нет гадкого, брезгливого. Иначе брр.

На этом я остановлюсь. Что вы и писатели другие делаете с нашими девушками? Не давать им читать книг и газет невозможно: сами возьмут, чтоб не ска­зать, что они не читали такого-то критика о „Крейцеровой сонате“ или об атавизме у Золя! <…>

Неужели же лучше отнять у нас все иллюзии, которые дают нам счастье, помогают нам сжиться с человеком, простить ему прошлое, верить в возможность прожить дружно, любовно, крепкой семьей до конца дней? Если возможно будущим мужчинам сделаться лучшими, чистыми - чего лучше, всякая девушка будет с та­ким счастливее. Но пока? Когда выучили девушек видеть насквозь вcе гадкое прошлое и отвратили ее тем от мужчины - лучше ли это? Что останется бедным женщинам в утешение? Ведь и детей-то, откровенно говоря, любишь сначала потому, что они от любимого мужа. Не знаю, любила бы я своего ребенка, если бы он как-нибудь зачался от противного человека. А какое жалкое существование девушки под старость! Что вы ей предложите? Добрые дела? Эх, никогда они не способны будут делать для других, не будет у них любви к другим, потому что зачерствеют, все опротивеет, все люди мерзки будут казаться - и полюбят кошек».

1891 год

О внебрачной семье и о том, как откупиться от грехов

«Милостивый государь, зная ваше хорошее понятие о религии, я прошу вас, что вы мне скажете на мой вопрос. Вопрос следующий. Вероисповедание мое православ­ное, и шестнадцатилетним, даже пятнадцати с половиной, я первый раз сделал соитие, и сделал с молоденькой девушкой, которую я, значит, нарушил. По прошествии не­скольких месяцев она родила, но, боже мой, сколько хлопот было. По прошествии еще нескольких месяцев еще родила, следовательно, двое детей, а мне только восем­надцать лет минуло с настоящего месяца. Следовательно, по уставу церкви я только еще могу перевенчаться.

Один из младенцев скончался, другой находится болен, и я думаю, что ежели помрет, то и хочу дать ей деньжонок и, как бы сказать, рассчи­таться с ней, но, обращаясь к попам, те советовали перевенчаться, а как она бедная, то я не совсем согласен перевенчаться. Но я состою купеческим сынком, и все‑таки у меня есть мнение, чтобы перевенчаться, но не знаю, что сделать, и прошу вас, будь­те настолько добры, напишите мне, как Спаситель мира учил делать, которые нахо­дятся в таком положении. Если милость ваша будет дать ответ, то напишите в ре­дакцию „Саратовских губернских ведомостей“, следовательно, так вы напишете в редакцию письмо, в котором будет мне ответ, а редакция напечатает в газету, так как я состою подписчиком этой газеты и могу прочитать касающие до меня корреспонден­ции. Неизвестный вам.

Так и напишите: Неизвестному.

Царицынский купеческий сын, но проживаю в настоящее время в Дубовке по случаю ярмарки.

Прошу вас, мое письмо, как только прочтете, или даже нет, то сейчас истребите его, либо сожгите, либо изорвите. Слишком неприятно мне самому; я об этом никому не говорил, только вам открылся. Прошу убедительно никому не показывать, слишком совесть мучает при таких летах иметь незаконную жену и двоих детей. Слишком тош­но перед людьми и Богом. Пожалуйста, прошу дать ответ, что мне делать и как лучше жить. Мне ужасно хочется узнать, какое мнение будет у вас относительно меня и что я плохо сделал или сделаю».

Без даты

О семейной жизни и положении женщины

«Как это понять, что люди, отрицающие дома терпимости, отрицающие с ужасом и отвращением необходимость правильного посещения этих домов, у себя дома заводят хуже дома этого! Почему, не допуская мысли необходимость разврата, сами не могут обойтись без того, что, невзирая ни на какой протест, пользуются своей же­ной, как проституткой? Да, именно так, как проституткой. Иначе и нельзя назвать этого, если муж говорит целый день об ее дурном характере, об ее непонимании его, об ее дурном влиянии на детей и на его жизнь, клянет минуту, когда стал жить так, то есть с ней, и потом ночью является и, несмотря ни на какой протест, пользуется ею - как можно назвать это? Как понимать такую жизнь? Неужели это семья, это законный брак? Законный потому, что я не имею права распорядиться собой…

Дорогой Лев Николаевич, напишите вы об этом, вы сумеете вселить в сердца таких людей, что надо жить иначе не только днем, но и ночью. Ведь вас послушают, поймут. Ужас положения женщины, десять и пятнадцать, двадцать лет подряд рожа­ющей, кормящей без перерыва и отдыха, да еще в это время без перерыва служащей мужу для его похоти. Я пишу так не потому, что я не люблю своего мужа или люб­лю другого человека (даже писать противно). И мужа, и детей моих люблю. И не по­тому, что не хочу рожать и выхаживать детей, а потому, что хочу делать это разум­но, как все твари земные это делают, а не так унизительно, гадко. Ведь это так верно, Лев Николаевич, я чувствую, что от этого зависит многое в отношениях лю­дей. Так объясните же людям весь ужас такой жизни! Только скорее, скорее, сил больше нет терпеть!»

1901 год

О двоеженстве и совести

«Ваше сиятельство, умоляю вас ответить печатно и немедленно, как, по-вашему, должен был бы поступить Нехлюдов, если бы он был уже женат.

Дело в том, что зять мой до появления вашего романа сошелся с няней своего ребенка, которая теперь родила. Теперь же, под влиянием вашего романа, он счи­тает себя обязанным взять ее к себе, поселить в отдельном флигеле (они живут в де­ревне), одним словом, устроить на глазах жены другую семью. Вы поймете, как от этого страдает дочь моя. Она хочет уйти, но муж не дает ей сына, которого она боготворит. В конце концов дочь не выдержит этой пытки, тайком увезет сына и уйдет, но ведь она совсем молодая женщина и без всяких средств; что, если она сделается Катюшей Масловой? Нехлюдовых на Руси много, и подобных драм немало. Ответьте же, ответьте, учитель, на крик матери и жены, что нужно сделать в таком случае.

Имеет ли муж нравственное право ценою здоровья и спокойствия жены успокаи­вать свою совесть?»

О проклятом инстинкте и спасении от падения

«Зная ваше учение о половом вопросе, я думаю, что один вы можете разъяснить мучающие меня сомнения. Кругом меня нет ни одного свежего человека, и потому я позволяю себе обратиться к вам. Теперь я в трудном переходном возрасте, когда пробуждается проклятый инстинкт, с которым не знаешь как бороться. Кроме того, является вопрос: нужна ли эта борьба и следует ли мне идти против природы? Знаю я, что мне ответят наши „ученые“ - доктора; знаю я, что скажут „интеллигентные люди“, которые сами все поголовно „не без греха“. В ваших сочинениях по этому вопросу я нашел такую мысль: „Что делать не павшему еще? Уберегаться всеми силами от падения“. (Привожу эти слова не буквально, ибо сейчас нет под рукой этой книги.)

Укажите же мне, как уберегаться от падения. Разъясните мне, как вы, считающий общение с природой условием счастья человека, в этом случае идете против этой природы. Я не знаю, что есть истина. Та ли жизнь - жизнь, которую ведут все окружающие меня люди, или та, которую вы ставите идеалом? Я знаю одно, что рассудок мой борется с чувством и теряет понемногу все свои доказательства и силы, смущаемый вдобавок всем тем разгулом похоти, который теперь бушует в нашем обществе. Одно у меня осталось непоколебимое желание - не быть как все, и это желание удерживает меня. Ответьте мне, Лев Николаевич. Так мне хочется пойти по настоящему пути, так не хочется погибать».

От Л. Остроумова, в то время еще студента, 1907 год

О домашнем насилии и жалости

«Глубокоуважаемый граф Лев Николаевич, давно хотела к вам обратиться за советом, да не решалась, боясь вас беспокоить. Я дочь полковника, помещика Петер­бургской и Новгородской губерний. С семи лет лишилась матери; отец тогда занимал место земского начальника. Меня отдал на год к соседям, сам в это время сошелся с одной крестьянкой, замужней женщиной, и меня через год взял к себе. Одновре­менно к нему приехал его пасынок двадцати одного года. Я осталась на произвол судьбы - присмотра никакого. Пасынок его стал со мной играть половыми органами, но не изнасиловал меня. Он же заставил меня, восьмилетнего ребенка, вытащить от отца деньги, как после оказалось, около ста рублей. Отец его за это выгнал. Один­надцати лет я поступила в гимназию (но ее не кончила), а двенадцати лет отец меня изнасиловал и жил со мной до 1907 года, то есть до моего совершеннолетия. Я ничего не могла сделать, родные знали, но никто не хотел вступаться. Не буду говорить о том, что нравственно переживать мне пришлось много. Я никогда не любила своего отца, я его боялась, по натуре он очень груб. С ним духовного такого, хорошего никогда нельзя было разделить, он никогда не приласкал меня по-хорошему. В 1905 году у меня родился ребенок, которого он в Москве отдал в московский воспитательный дом. О рождении ребенка никто не знал, ибо я была в секретном отделении.

После родов я поселилась в имении Петербургской губернии и жила одна, присматривая за управ­лением хозяйства… Отец мне стал писать грубые письма. Я решила подать в Петер­бургский окружной суд. В данное время уже много допрошено свидетелей, которые доказали в мою пользу. Из всех моих родственников вступилась только моя тетка (сестра отца) и ее дети.

От многих слышала, что отец в данное время очень страдает. Мне его стало жаль. Ведь ему шестьдесят восемь лет. Он воспитывался в Пажеском корпусе, жил все время хорошо, и вдруг - каторга. Мне казалось, что, когда я подам, мне будет легче, и теперь убедилась, что легче мне от того не будет. А он, быть может, за это время перестрадал больше даже, чем я за все года. Его могут скоро арестовать. Граф, а ведь я могу спасти. Отказавшись от заявления, мне грозит прокурорским надзором шесть месяцев отсидеть в тюрьме. Ведь я моложе его, могу легче это перенести…

Что мне делать, дайте совет, граф. Мне тяжело; в душе я ему простила. Уж что прошло, того не воротишь. У меня есть тетрадь, где я всю свою жизнь подробно описываю, вам же пишу кратко - вы ведь и так поймете. В монастырь мне больше не хотится, там нет ласки такой, простоты, которая должна существовать, по-моему, среди сестер. Граф, ответьте мне на письмо, дайте мне совет, как поступить с отцом, да и в жизни чем мне заняться. Я сейчас живу в Петербурге у двоюродного брата».

1908 год

О порочности невесты

«Глубокоуважаемый Лев Николаевич, мир и многие лета!

Давно колебался, как мне быть, - обратиться ли мне к вам за советом. Вас, я знаю, так много беспокоят, а между тем вам нужен покой - но что же было мне сде­лать, когда я сознаю, что только ваш совет облегчит меня и послужит путеводной для меня звездой. <…> Я студент Киевского университета, еврей, юрист, в мае кончаю. Этим летом я возымел намерение жениться на образованной бедной девушке. День венчания был на­значен на 7 августа.

Моей радости не было границ: мне казалось, что я нашел сча­стье - чистую, невинную девушку. Но вдруг, о ужас! - узнаю, что она год была в сношениях с одним молодым человеком. И от кого узнаю? - от того же молодого человека, моего бывшего ученика. Узнал я за три дня до венчания. Родители невесты разорились на приготовления к свадьбе, а тут… Я мог по телеграфу отказаться от все­го, так как имелись неопровержимые доказательства преступной связи моей невесты с этим молодым человеком; но какое несчастье было бы для моей невесты - девушки, которую я так горячо любил самой чистой любовью! Какой ужас, какой позор! Она бы этого не пережила!

И я решил жениться на ней, чтобы снять с нее пятно ее прошлого, но потом развестись, если она не признается и не выразит раскаяния до… Я ждал, я думал, что она окажется честной и покается в грехах, но - ничуть не бывало. Когда я после… высказал свое мнение, что она не девственница, она кля­лась в невинности и даже пожелала, чтобы ее дочери были такими невинными. Тогда я ей подал письмо того молодого человека - письмо, в котором тот ей напомнил обо всем греховном прошлом. Запираться больше нельзя было, и она призналась. С тех пор червь кошмарных мыслей и воспоминаний грызет меня, и я не могу быть спокоен, не могу примириться с мыслью, что моя жена, ради которой я отка­зался от богатства, от почестей, так грешила до брака да еще хотела скрыть от ме­ня, обмануть меня. Полный решимости развестись с ней, я ее оставил в Одессе у ее родителей, а сам уехал к себе домой.

Уже пять недель я терзаюсь муками ада и не знаю, как быть. Временами мне кажется, что я еще сумею быть с нею счастлив (я ее люблю - она так очень хорошая, добрая), но порой мне кажется, что порок дол­жен быть наказан, а между тем она грозит самоубийством. Как же мне быть, великий учитель мудрости и высоких идеалов? Укажите путь - я по нем пойду в уверенности, что этот путь самый лучший. Если бы ваш просвещенный совет и не принес мне счастья внешнего, то внутренно я буду удовлетво­рен, так как для меня не будет и капли сомненья, что из двух зол вы мне указали меньшее. Советуйте мне, глубокочтимый Лев Николаевич! Ваш совет я буду чтить свято и нерушимо, каков бы он ни был, и день получения от вас ответа и совета будет самым памятным днем в моей жизни. Я же всю жизнь буду молить Господа Бога, да ниспошлет он вам многие лета на радость всему человечеству».

1909 год

«Многоуважаемый Лев Николаевич. Обращаюсь к вам с великой просьбой, с уверенностью в вашей готовности помочь страждущему, что вы мне не откажете в со­вете.

Я замужем тринадцать лет, имею двух детей, девочку двенадцати лет и мальчика шести лет. Вышла замуж по любви, любила сильно, чисто - так, как нужно лю­бить, любила даже с недостатками, которые бывают в каждом человеке. Работала за себя и, насколько в силах была, помогала мужу, временем не манкировала, тратила на себя самое необходимое, хотя было из чего и тратить больше. Мне все казалось, что я мало работаю, хотелось подвигов совершать - подвиги с малыми детьми и хозяйством не совершались, и приходилось довольствоваться семейной тихой жизнью. И то лад­но. По семейным обстоятельствам из деревни мы переселились в город и живем вот уже год вместе с моей матерью и сестрой двадцати трех лет.

Недавно я узнала, что муж мой живет с моей сестрой. Меня это поразило ужасно. Я рыдала, целовала его ноги, просила сказать мне правду - зачем обманы­вать; если любит ее, то зачем же меня обманывать, пусть скажет - и я уйду. Он на то мне ответил, что он ее не любит, меня называет святой - чистой, что с нею живет так себе, потому что гадкий человек, что мне уходить не надо, но если я сама уйти хочу, то он меня не держит, и если я его люблю, то пусть буду любить такого, какой он есть. Сестра тоже призналась, что играла только в любовь, а лю­бить серьезно - не любит и что постарается прекратить; муж то же самое обещал. Но я вижу, что у них продолжается по-старому, и, живя в одном доме и в тесноте, мне приходится на каждом шагу наталкиваться на ихние интимные свидания. И я неска­занно страдаю еще потому, что мне потом приходится принимать ласки мужа - когда то не поже­лается сестре; не принять его ласк - боюсь толкнуть его еще на худшее. В доме никто ничего не знает, и не скажу, они не могут мне помочь, я это вижу и чувствую.

Не могу дать себе совета. Уйти? - а чем прокормлю я детей своих (девочка поступила в этом году в гимназию), и хорошо ли я сделаю, лишивши детей отца? Умереть? - а дети? Жить вместе и терпеть? - тоже не знаю, хорошо ли это, а может, плохо. Целый день и всю ночь все думаю и думаю и страдаю, и опять думаю и не знаю, на что решиться. Муж тоже, как видно, страдает, но причину его страданий я не знаю: не говорит; да вообще мы теперь стараемся не касаться этого вопроса. Нравом он тихий, не мот, флегматичный. Ваше учение - не противиться злу. Но не могу разобраться, применимо ли то к данному случаю. Ради всего для вас святого, умоляю, посоветуйте, что мне де­лать, как поступить. Я верю вам, ваше слово для меня законом будет. Что вы мне ни посоветуете, я чувствую, мне не трудно будет исполнить. Я ничего не предприму, пока вы мне не ответите. Ваш совет будет для меня милостыней, которую вы всегда жаждете подавать бедным. Может, я, на ваш взгляд, не бедная - во всяком случае разъясните мне то, это будет также милостыня. Молю к вам помочь мне. Пока жива буду, буду молить Бога о вашем здоровье. Уважающая вас больше всех на свете».

1908 год

О том, существует ли чистая любовь

«Несколько раз я перечитывала вашу „Крейцерову сонату“, и она всегда на меня производила такое тяжелое чувство, хотя я и не считаю себя в числе слабо­нервных барышень, что я не могла иногда заснуть по нескольку ночей подряд. Это было еще года два тому назад. Долго она не попадалась мне в руки, но вот как раз я полюбила, - я буду откровенна, позвольте, - стала его невестой, и я напала на нее. Что он высоконравственный и хороший человек, знаю и я, и мои родители. Знаю его и его семью с девяти лет. Но, когда опять я прочла „Сонату“, подумала о том, что может быть после - наша свадьба отсрочена на год, когда он будет совершеннолетним, - то мне стало невыразимо тяжело. Неужели это правда, не­ужели нет чистой любви, неужели нет? Что же это? Неужели все, все так? Он прекрасно пишет, массу читал серьезных хороших книг; я сама, как говорят, не по летам много читала. Хотя и у него, и у меня хорошие средства, мы хотели трудиться: он - писать, за ним все признают бесспорный талант (он не печатает еще и ни за что не хочет), я хотела всеми силами помогать ему, и потом - не смейтесь, я говорю правду - я хотела сделать для театра все лучшее: помогать и артистам в их нуждах, выдвигать таланты, возобновлять хороший, классический репертуар; вообще, я страстно люблю театр, хотя и не профессиональная актриса. И что же? Если нет чистой, хотя и супружеской, любви, если мужу нужна не помощница - мы вместе хотели добиться цели по мере сил, - а только женщина, самка, тогда выйти замуж нелепо, а не любить, вы поймите, в восемнадцать лет нельзя. Все, о чем мы меч­тали, все наши планы, мысли, все сводится на то, что это чувственность. Тогда не стоит жить, ведь сколько придется вынести столкновений, сколько жажды жизни.

Нет, не от малодушия хотела бы я умереть, а потому, что все, что кажется хоро­шим, чистым, все это только декорация для чувственности, все гадко и дурно. Ради бога, Лев Николаевич, объясните, неужели это все правда? Знаете, я так дорожу этой любовью и так боюсь разбить и волину 

жизнь, и свою! Я целые ночи не сплю, думаю над каждым словом, все думаю, что я понимаю не так. Но я говорила со многими людьми, за которыми упрочилась репутация хороших и, главное, умных, и ни от кого ни толку, ничего. Кто говорит: рано знать. Да как же рано, когда я объ­явлена невестой? Я с ума схожу, я не знаю, что и думать. Ради бога, помогите мне разобраться, я совсем запуталась. Простите, ради бога, что я вас беспокою, но только вы и никто другой не сможет меня спасти, именно спасши, потому что, раз ничего хорошего нет, все гадко и грязно, жить нельзя женщине. Еще простите грязное и бестолковое письмо, от волнения руки дрожат. Ваш ответ, если вы только захотите меня спасти, решит мою жизнь».

О том, как заставить дух перерасти плоть

«Граф Лев Николаевич! Человек я очень маленький, и разве только лета мои да целая куча пережитых страданий дают мне право на обращение к вам. Дело в том, что только сегодня мне удалось достать и прочитать вашу „Крейцерову сонату“…

Читая ее, жалела только о том, что она вышла теперь, а не двадцать лет тому назад; эгоистично жалела, ради себя. Я бы не разломала тогда так глупо свою жизнь из-за пустого, ревнивого подозрения, я бы остановилась вовремя. И думаю я, что эта вещь - чисто педагогическая, потому что она заставляет дух перерастать плоть. И хочется мне, теперь уже матери и бабушке, избавить детей моих от тех роковых, гадких ошибок, которые делала я.

Вот я и решилась писать вам и просить у вас подарить мне один экземпляр этой „Крейцеровой сонаты“, чтобы сделать из нее настольную книгу моих детей. Купить ее нет возможности; достать можно только на день, много два. Человек я небогатый, живу трудом и содержу семью дочери, вышедшей замуж за студента, которому некогда работать, потому что надо учиться. Знаю я, что моя просьба очень дерзка. Но вы уж как-нибудь простите мне это и не откажите в ней. Что же делать, если ваша „Соната“ перевернула всю мою сорокапятилетнюю душу? <…> О Лев Николаевич! Нужна мне ваша „Соната“, нужна, нужна и нужна! Спасибо вам, спасибо, спа­сибо!»

Подготовлено на основе электронной копии 70-го тома

Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной

Электронное издание

90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого

Если Вы нашли ошибку, пожалуйста, напишите нам

Предисловие к электронному изданию

Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928-1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером – компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru .

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик»

Фекла Толстая

Перепечатка разрешается безвозмездно.

ПИСЬМА

ПОДГОТОВКА ТЕКСТА И КОММЕНТАРИИ

КОРОЛЕНКО и

Л. Н. ТОЛСТОЙ

В настоящий том входят 196 писем Л. Н. Толстого за 1897 год. Из них 116 печатаются впервые, 113 писем печатаются по автографам и подлинникам, 16 по фотокопиям, 22 по копировальным листам, 34 по копиям и 5 по печатным текстам.

Публикация писем по автографам не оговаривается. Публикация же по другим источникам (копиям, печатным текстам и т. п.) каждый раз оговаривается.

При воспроизведении текста писем Л. Н. Толстого соблюдаются следующие правила.

Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется, то есть в случаях различного написания одного и того же слова все эти различия воспроизводятся.

Условные сокращения (т. н. «абревиатуры») типа «к-ой», вместо «которой», раскрываются, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ой».

Слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: т. к. - т[ак] к[ак], б. - б[ыл].

Не дополняются общепринятые сокращения: и т. п., и пр., и др.

Слитное написание слов, объясняемое лишь тем, что слова для экономии времени и сил писались без отрыва пера от бумаги, не воспроизводится.

Описки (пропуски и перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда есть сомнение, является ли данное написание опиской.

Слова, написанные явно по рассеянности дважды, воспроизводятся один раз, но это оговаривается в сноске.

На месте не поддающихся прочтению слов ставится: [1 неразобр. ] или [2 неразобр. ], где цифры обозначают количество неразобранных слов.

В случаях написания слов или отдельных букв поверх написанного или над написанным (и зачеркнутым) обычно воспроизводятся вторые написания без оговорок, и лишь в исключительных случаях делаются оговорки в сноске.

Из зачеркнутого воспроизводится в сноске лишь то, что имеет существенное значение, причем знак сноски ставится при слове, после которого стоит зачеркнутое.

Написанное в скобках воспроизводится в круглых скобках.

Подчеркнутое воспроизводится курсивом.

В отношении пунктуации приняты следующие правила: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия, кроме случаев явно ошибочного написания; 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки (кроме восклицательного) в тех случаях, где они отсутствуют с точки зрения общепринятой пунктуации, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях; 4) при воспроизведении многоточий Толстого ставится столько же точек, сколько стоит их у Толстого.

Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие абзацы в тех местах, где начинается разительно отличный по теме и характеру от предыдущего текст, причем каждый раз делается оговорка в сноске: Абзац редактора. Знак сноски ставится перед первым словом сделанного редактором абзаца.

Все даты по 31 декабря 1917 г. приводятся только по старому стилю, а с января 1918 г. только по новому стилю.

Письма, публикуемые впервые, или те, которые печатались лишь в отрывках или в переводах, обозначены звездочкой*.

В примечаниях приняты условные сокращения:

АТ - Архив Толстого.

AЧ - Архив В. Г. Черткова.

Б, III - П. И. Бирюков, «Лев Николаевич Толстой. Биография», т. III, 2-е изд., Гослитиздат, М. 1922.

«Летописи», 2 и 12 - «Государственный Литературный музей. Летописи. Книга вторая. Л. Н. Толстой», М. 1938; «Государственный Литературный музей. Летописи. Книга двенадцатая. Л. Н. Толстой. Том 2», М. 1948.

ТС - «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка 1878-1906». Редакция и примечания В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевского. Труды Пушкинского дома Академии наук СССР, изд. «Прибой», Л. 1929.

Текст письма приводится по изданию: Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 т. - М.: Художественная литература, 1984. Т. 20. С. 502—508.

НИКОЛАЮ II

Любезный брат,

Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку — брату. Кроме того еще и потому, что пишу вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти. Мне не хотелось умереть, не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и вам и какое большое зло она может принести людям и вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских — явных и тайных — все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-вых годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся все жесточе и жесточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития, и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.

И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ — те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, — несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники ваши уверяют вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: «après nous le déluge», могут и должны уверять вас в этом; но удивительно, как вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

Ведь вы не можете не знать того, что с тех пор как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным.

Ваши советники говорят вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.

Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь — непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают — во-первых, то, что хороший царь есть только «un heureux hasard», a что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбирать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать потому, что он знает только несколько десятков людей, случайно или разными происками приблизившихся к нему и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: «Médiocre et rampant et on parvient à tout»3. И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают и которые так часто именем царя управляют народом.

Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю — царю то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы народа с криками «ура» бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности вам,— это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых вы принимаете за выразителей народной любви к вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ, как это, например, было с вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.

Если бы вы могли, так же как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержанию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.

И таковы были до сих пор дела вашего царствования. Начиная с вашего возбудившего негодование всего русского общества ответа тверской депутации, где вы самые законные желания людей назвали «бессмысленными мечтаниями»,— все ваши распоряжения о Финляндии, о китайских захватах, ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск, ваше ослабление самоуправления и усиление административного произвола, ваша поддержка гонений за веру, ваше согласие на утверждение винной монополии, то есть торговли от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, ваше упорство в удержании телесного наказания, несмотря на все представления, которые делаются вам об отмене этой позорящей русский народ бессмысленной и совершенно бесполезной меры,— все это поступки, которые вы не могли бы сделать, если бы не задались, по совету ваших легкомысленных помощников, невозможной целью — не только остановить жизнь народа, но вернуть его к прежнему, пережитому состоянию.

Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинству его, массе рабочего народа.

И те желания, которые выскажет теперь русский народ, если ему будет дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:

Прежде всего рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех исключительных законов, которые ставят его в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры, свойственной его духовным потребностям; и, главное, весь 100-миллионный народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, то есть уничтожения права земельной собственности.

И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время своей задачей русское правительство.

В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними,— то, что называется рабочим вопросом.

В Западной Европе достижение этой цели считается возможным через передачу заводов и фабрик в общее пользование рабочих. Верно ли, или неверно такое разрешение вопроса и достижимо ли оно или нет для западных народов,— оно, очевидно, неприменимо к России, какова она теперь. В России, где огромная часть населения живет на земле и находится в полной зависимости от крупных землевладельцев, освобождение рабочих, очевидно, не может быть достигнуто переходом фабрик и заводов в общее пользование. Для русского народа такое освобождение может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием,— тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа и осуществление чего он все еще ожидает от русского правительства.

Знаю я, что эти мысли мои будут приняты вашими советниками как верх легкомыслия и непрактичности человека, не постигающего всей трудности государственного управления, в особенности же мысль о признании земли общей народной собственностью; но знаю я и то, что для того, чтобы не быть вынужденным совершать все более и более жестокие насилия над народом, есть только одно средство, а именно: сделать своей задачей такую цель, которая стояла бы впереди желаний народа. И, не дожидаясь того, чтобы накатывающийся воз бил по коленкам,— самому везти его, то есть идти в первых рядах осуществления лучших форм жизни. А такой целью может быть для России только уничтожение земельной собственности. Только тогда правительство может, не делая, как теперь, недостойных и вынужденных уступок фабричным рабочим или учащейся молодежи, без страха за свое существование быть руководителем своего народа и действительно управлять им.

Советники ваши скажут вам, что освобождение земли от права собственности есть фантазия и неисполнимое дело. По их мнению, заставить 130-миллионный живой народ перестать жить или проявлять признаки жизни и втиснуть его назад в ту скорлупу, из которой он давно вырос,— это не фантазия и не только не неисполнимо, но самое мудрое и практическое дело. Но ведь стоит только серьезно подумать для того, чтобы понять, что действительно неисполнимо, хотя оно и делается, и что, напротив, не только исполнимо, но своевременно и необходимо, хотя оно и не начиналось.

Я лично думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет тому назад. Думаю, что уничтожение ее поставит русский народ на высокую степень независимости, благоденствия и довольства. Думаю тоже, что эта мера, несомненно, уничтожит все то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству.

Но я могу ошибаться, и решение этого вопроса в ту или другую сторону может быть дано опять-таки только самим народом, если он будет иметь возможность высказаться.

Так что, во всяком случае, первое дело, которое теперь предстоит правительству, это уничтожение того гнета, который мешает народу высказать свои желания и нужды. Нельзя делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро.

Любезный брат, у вас только одна жизнь в этом мире, и вы можете мучительно потратить ее на тщетные попытки остановки установленного богом движения человечества от зла к добру, мрака к свету и можете, вникнув в нужды и желания народа и посвятив свою жизнь исполнению их, спокойно и радостно провести ее в служении богу и людям.

Как ни велика ваша ответственность за те годы вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но еще больше ваша ответственность перед богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую бог дал вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела или хотя участвовать в них и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям.

Подумайте об этом не перед людьми, а перед богом и сделайте то, что вам скажет бог, то есть ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и вы не заметите их, если только то, что вы будете делать не для славы людской, а для своей души, то есть для бога.

Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил вас тем, что написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому народу и вам. Достиг ли я этого — решит будущее, которого я, по всем вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.

Лев Николаевич Толстой

Собрание сочинений в двадцати двух томах

Том 19. Избранные письма 1882-1899

Список условных сокращений

Б. вед. - газета «Биржевые ведомости»

ВЕ - журнал «Вестник Европы».

Воспоминания - Т. Л. Сухотина-Толстая . Воспоминания. М., 1976.

ГМТ - Рукописный отдел Государственного музея Л. Н. Толстого.

Гусев, 3 - Н. Н. Гусев . Лев Николаевич Толстой. М., 1970.

Дн. - Дневники Л. Н. Толстого (т. 48–58 Полн. собр. соч.).

Дневник - Т. Л. Сухотина-Толстая . Дневник. М., 1979.

ДСТ, т. 1, 2 - С. А. Толстая. Дневники, т. 1, 2. М., 1978.

ИВ - журнал «Исторический вестник».

ИРЛИ - Институт русской литературы АН СССР.

Лесков - Н. С. Лесков. Собр. соч. в 11-ти томах. Л., 1958.

Летопись, т. 1, 2 - H. H. Гусев . Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого, т. 1. М., 1958; т. 2. М., 1960.

Летописи - «Летописи литературного музея», кн. 12. М., 1948.

ЛН - «Литературное наследство».

НВ - газета «Новое время».

Переписка, т. 1, 2 - «Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями», т. 1, 2. М., 1978.

Письма Толстого - «Письма Толстого и к Толстому». М.-Л., 1928.

ПС - «Переписка Л. Н. Толстого с H. H. Страховым». СПб., 1914.

ПСт. - «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка». Л., 1929.

ПСТ - «Письма С. А. Толстой к Л. Н. Толстому». М.-Л., 1936.

ПТ - «Переписка Л. Н. Толстого с А. А. Толстой». СПб., 1911.

РА - журнал «Русский архив».

РБ - журнал «Русское богатство».

PB - журнал «Русский вестник».

Р. вед. - газета «Русские ведомости».

РМ - журнал «Русская мысль».

РО - журнал «Русское обозрение».

С - журнал «Современник».

СВ - журнал «Северный вестник».

ТР, т. 1, 2 - «И. Е. Репин и Л. Н. Толстой». М.-Л., 1949.

ТГ - «Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка», Л., 1930.

ЯПб. - Яснополянская библиотека.

Ясн. сб. - «Яснополянский сборник». Тула, 1978.

1. П. С. Уваровой

Любезнейшая графиня!

Очень сожалею, что не могу исполнить вашего желания; не могу, потому что я никогда не читал публично и считаю это для себя неприличным, во-вторых, потому что поставил себе за правило не принимать участия в филантропических увеселениях и, в-третьих, потому что несчастие 1-го марта есть, по моему мнению, такое событие, которое еще не пришло время обсуждать*.

Пожалуйста, извините меня, графиня, и примите уверение искреннего уважения и преданности.

Ваш Л. Толстой.

2. С. А. Толстой

Илюша расскажет тебе про меня. Я нынче пытался писать, но сделал мало*. Все какая-то усталость, хотя нынче чувствую себя бодрее. Писем от тебя не получал еще и беспокоюсь о тебе. Нынче почти не выходил, - погода нехороша. Делаю пасьянсы, читаю и думаю. Очень бы хотелось написать ту статью, которую я начал, но если бы и не написал в эту неделю, я бы не огорчился*. Во всяком случае мне очень здорово отойти от этого задорного мира городского и уйти в себя, - читать мысли других о религии, слушать болтовню Агафьи Михайловны и думать не о людях, а о боге.

Сейчас Агафья Михайловна повеселила меня рассказами о тебе, о том, каков бы я был, если бы женился на Арсеньевой. «А теперь уехали, бросили ее там с детьми, - делай, как знаешь, а сами сидите, бороду расправляете».

Это было хорошо. Рассказы ее о собаках и котах смешны, но как заговорит о людях, - грустно. Тот побирается, тот в падучей, тот в чахотке, тот скорчен лежит, тот жену бьет, тот детей бросил. И везде страдания и зло, и привычка людей к тому, что это так и должно быть. Если бы я писал утром, я бы написал тебе бодрое письмо, а теперь опять уныл.

Сейчас 12-й час, и я еду провожать Илюшу на Козловку. Прощай, душенька, целую тебя и детей. Парники нынче набиты, присылай семена. Приеду, если чего не случится, в воскресенье*.

3. С. А. Толстой

У меня и во мне ничего нового. Сплю мало и оттого не могу работать. Нынче лучше тем, что ел лучше, с большим аппетитом. Сижу все один-одинешенек, - читаю и делаю пасьянсы. Погода нехороша. Тает и ветрено, гудит день и ночь. Чтение у меня превосходное. Я хочу собрать все статьи из «Revue», касающиеся философии и религии, и это будет удивительный сборник религиозного и философского движения мысли за 20 лет*. Когда устану от этого чтения, беру «Revue Etrangère» 1834 года и там читаю повести, - тоже очень интересно*. Письма твоего в Туле вчера не получили, - вероятно, не умели спросить. Но зато я получил твое* на Козловке. И очень оно мне было радостно. Не тревожься обо мне и, главное, себя не вини. Остави нам долги наши, якожо и мы…*. Как только другим простил, то и сам прав. А ты по письму простила и ни на кого не сердишься. А я давно уже перестал тебя упрекать. Это было только в начале. Отчего я так опустился, я не знаю. Может быть, года, может быть, не здоровье, геморрой; но жаловаться мне не на что. Московская жизнь мне очень много дала, уяснила мне мою деятельность, если еще она предстоит мне; и сблизила нас с тобою больше, чем прежде. Что-то ты напишешь нынче? Ты об себе не пишешь, - как здоровье. Пожалуйста, не сдерживайся в письмах, а валяй, как бог на сердце положит.

Я нынче ходил на шоссе к большому мосту перед обедом; и все злился на Толстую*. В Тулу ездят на колесах, и на Козловку уже едва ли проедешь на санях. В низах вода; но и воды, и снега мало, везде проехать можно.

Что-то дети большие? Не грубят ли? Они именно грубят, а ты огорчаешься. Грубить весело, даже никому, просто сделать, что нельзя. Ангелы*, те не огорчают. Здоровье Миши как?

Я нынче думал о больших детях. Ведь они, верно, думают, что такие родители, как мы, это не совсем хорошо, а надо бы много получше, и что когда они будут большие, то будут много лучше. Так же, как им кажется, что блинчики с вареньем - это уже самое скромное и не может быть хуже, а не знают, что блинчики с вареньем это все равно, что 200 тысяч выиграть. И потому совершенно не верно рассужденье, что хорошей матери должны бы меньше грубить, чем дурной. Грубить - желанье одинаковое - хорошей и дурной; а хорошей грубить безопаснее, чем дурной, поэтому ей чаще и грубят.

Пишут, Путин с писателями общался. Почитайте в этой связи, как надо разговаривать с царями. Историческое письмо графа Л.Н. Толстого - Николаю II. Звучит - актуальней некуда.

Любезный брат!

Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку - брату. Кроме того еще и потому, что пишу вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти.

Мне не хотелось умереть, не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и вам и какое большое зло она может принести людям и вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских - явных и тайных - все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных. политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-вых годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся все жесточе и жесточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития, и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.

И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ - те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, - несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники ваши уверяют вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: "apres nous le deluge" *, могут и должны уверять вас в этом; но удивительно, как вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

* после нас хоть потоп (фр.)

Ведь вы не можете не знать того, что с тех пор как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным.

Ваши советники говорят вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.

Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь - непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают - во-первых, то, что хороший царь есть только "un heureux hasard" *, а что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют пародом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбирать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать потому, что он знает только несколько десятков людей, случайно или разными происками приблизившихся к нему и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: "Mediocre et rampant et on parvient a tout" **. И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают и которые так часто именем царя управляют народом.

* счастливая случайность (фр.)

** "Будь ничтожен и подобострастен и всего достигнешь" (фр.). Толстой не совсем точно цитирует Бомарше ("Женитьба Фигаро", 3-й акт, реплика Фигаро: "Раболепная посредственность - вот кто всего добивается". - Перевод Н. Любимова).

Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю - царю то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы народа с криками "ура" бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности вам, - это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых вы принимаете за выразителей народной любви к вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ, как это, например, было с вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.

Если бы вы могли, так же как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.

И таковы были до сих пор дела вашего царствования. Начиная с вашего возбудившего негодование всего русского общества ответа тверской депутации, где вы самые законные желания людей назвали "бессмысленными мечтаниями" *, - все ваши распоряжения о Финляндии ** о китайских захватах ***, ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск **** ваше ослабление самоуправления и усиление административного произвола, ваша поддержка гонений за веру, ваше согласие на утверждение винной монополии, то есть торговли от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, ваше упорство в удержании телесного наказания, несмотря на все представления, которые делаются вам об отмене этой позорящей русский народ бессмысленной и совершенно бесполезной меры, - все это поступки, которые вы не могли бы сделать, если бы не задались, по совету ваших легкомысленных помощников, невозможной целью - не только остановить жизнь народа, но вернуть его к прежнему, пережитому состоянию.

* Николай II в своей речи, произнесенной перед представителями от земства и дворянства, предостерег их от "бессмыссленных мечтаний об участии в делах внутреннего самоуправления" и заявил, что будет "охранять начала самодержавия".

** Царское правительство проводило жестокую политику русификации Финляндии. В 1900 г. русский язык был объявлен официальным языком; 29 июня был введен новый закон, по которому финны должны были отбывать воинскую повинность в русской армии.

*** Имеется в виду интервенция ряда иностранных государств (Германии, США, Англии, Франции, Японии, Италии, Австро-Венгрии, царской России) в Китае 1900-1901 гг. для подавления так называемого "боксерского" восстания.

**** В 1899 г. по инициативе России была созвана мирная конференция в Гааге. В то же время царизм вел подготовку к новой войне на Дальнем Востоке.

Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинству его, массе рабочего народа.

И те желания, которые выскажет теперь русский народ, если ему будет дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:

Прежде всего рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех исключительных законов, которые ставят его в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры, свойственной его духовным потребностям; и, главное, весь 100-миллионный народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, то есть уничтожения права земельной собственности.

И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время своей задачей русское правительство.

В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними, - то, что называется рабочим вопросом.

В Западной Европе достижение этой цели считается возможным через передачу заводов и фабрик в общее пользование рабочих. Верно ли, или неверно такое разрешение вопроса и достижимо ли оно или нет для западных народов, - оно, очевидно, неприменимо к России, какова она теперь. В России, где огромная часть населения живет на земле и находится в полной зависимости от крупных землевладельцев, освобождение рабочих, очевидно, не может быть достигнуто переходом фабрик и заводов в общее пользование. Для русского народа такое освобождение может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, - тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа и осуществление чего он все еще ожидает от русского правительства.

Знаю я, что эти мысли мои будут приняты вашими советниками как верх легкомыслия и непрактичности человека, не постигающего всей трудности государственного управления, в особенности же мысль о признании земли общей народной собственностью; но знаю я и то, что для того, чтобы не быть вынужденным совершать все более и более жестокие насилия над народом, есть только одно средство, а именно: сделать своей задачей такую цель, которая стояла бы впереди желаний народа. И, не дожидаясь того, чтобы накатывающийся воз бил по коленкам, - самому везти его, то есть идти в первых рядах осуществления лучших форм жизни. А такой целью может быть для России только уничтожение земельной собственности. Только тогда правительство может, не делая, как теперь, недостойных и вынужденных уступок фабричным рабочим или учащейся молодежи, без страха за свое существование быть руководителем своего народа и действительно управлять им.

Советники ваши скажут вам, что освобождение земли от права собственности есть фантазия и неисполнимое дело. По их мнению, заставить 130-миллионный живой народ перестать жить или проявлять признаки жизни и втиснуть его назад в ту скорлупу, из которой он давно вырос, - это не фантазия и не только не неисполнимо, но самое мудрое и практическое дело. Но ведь стоит только серьезно подумать для того, чтобы понять, что действительно неисполнимо, хотя оно и делается, и что, напротив, не только исполнимо, но своевременно и необходимо, хотя оно и не начиналось.

Я лично думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет тому назад. Думаю, что уничтожение ее поставит русский народ на высокую степень независимости, благоденствия и довольства. Думаю тоже, что эта мера, несомненно, уничтожит все то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству.

Но я могу ошибаться, и решение этого вопроса в ту или другую сторону может быть дано опять-таки только самим народом, если он будет иметь возможность высказаться.

Так что, во всяком случае, первое дело, которое теперь предстоит правительству, это уничтожение того гнета, который мешает народу высказать свои желания и нужды. Нельзя делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро.

Любезный брат, у вас только одна жизнь в этом мире, и вы можете мучительно потратить ее на тщетные попытки остановки установленного богом движения человечества от зла к добру, мрака к свету и можете, вникнув в нужды и желания народа и посвятив свою жизнь исполнению их, спокойно и радостно провести ее в служении богу и людям.

Как ни велика ваша ответственность за те годы вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но еще больше ваша ответственность перед богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую бог дал вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела или хотя участвовать в них и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям.

Подумайте об этом не перед людьми, а перед богом и сделайте то, что вам скажет бог, то есть ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и вы не заметите их, если только то, что вы будете делать не для славы людской, а для своей души, то есть для бога.

Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил вас тем, что написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому народу и вам. Достиг ли я этого - решит будущее, которого я, по всем вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.

Истинно желающий вам истинного блага брат ваш